Черный чай. Очень крепкий. С дымком. Самовар топили шишками.
Я только один раз в жизни пила чай из самовара, который топили шишками, и этот аромат не забуду никогда. И я его узнала, однозначно узнала в аромате «Russian Tea» Masque Milano.
Копченый лапсанг сушонг мне очень нравится, но это другой дым: в лапсанг сушонг – именно копченость.
А чай с дымком из самовара – пока не попробуешь, не поймешь, насколько это особенный напиток…
В чай добавлена свежая мята (причем именно аромат мяты, а не ментола, что радует) и лист малины.
Ягод малины не чувствую совершенно, а вот лист малины – так же сильно, как чай и мяту.
Подтоном идет запах грубой черной кожи, который я обожаю, и запах табака, но не душистого трубочного, а папирос. Плюс лабданум. Плюс бессмертник. Никаких цветов я в «Russian Tea» не чувствую. Ни капли сладости. Самое сладкое в нем – бессмертник, но очень сухой, почти на сладкий, почти не пряный, однако все же присутствует. И еще – сосновые иголки. Я их точно чувствую, или нечто, напоминающее по запаху сосновые иголки.
Еще этот парфюм очень пронзительно пахнет мартом. Таянием снегов. Капелью. Влажной землей. Когда отхлынут первые сильные ноты чая, мяты и малинового листа, когда они успокаиваются и позволяют ощутить что-то еще, то за ними, за кожей, за дымом, за сигареткой – я чувствую запах ранней весны.
Я обожаю
«Tango» Masque Milano и надеюсь, что когда-нибудь, когда в моей жизни все повернется к лучшему, я куплю себе целый флакон этого душистого рома…
«Russian Tea» мне столько не надо. Он прекрасен, я очень хотела, чтобы у меня было его хоть немного… Но хоть немного, думаю, хватит мне надолго, если атомайзер не выпарится.
Хотя у создателей парфюма ассоциация была с чайной в Петербурге, возле книжного магазина, напротив Казанского собора, у меня ассоциация совсем не петербуржская, и чай не в уютной чайной подают. В аромате есть что-то тревожное, в нем ощущается холодный сквозняк, от которого не укрыться, ожидание перемен, от которых тоже не укрыться…
Это «русский чай» — в том смысле, который иностранцы вкладывают, когда подают очень крепкий чай в стаканах с подстаканниками. Такого крепкого чая у них там не пьют (как я была разочарована, когда мне в подарок привезли банку лучшего английского чая – не помню уже фирму, но я такой хотела попробовать – ох, и жиденьким же он мне показался!). Ну, и стакан с подстаканником – нечто очень русское.
Старое поместье. Ранняя весна. Чай из самовара. Подстаканники из серебра с эмалью. Засохшие пряники, еще с ярмарки, которая перед постом была.
Газет давно не привозили, писем тоже. Все застольные разговоры – словно через силу, и все об одном: в Петрограде, мол, неспокойно, а сюда новости добираются уж слишком неспешно. Не хочется их слушать, хочется забрать свой чай и уйти с ним куда-нибудь. Можно забиться в кресло и перечитать книгу, но что-то мешает сосредоточиться и погрузиться в чтение, какая-то смутная тревога.
Накинув шубку, выхожу на крыльцо. Остро и холодно пахнет весной. Вороны кричат. Ставлю кружку с чаем на перила. Закуриваю. Разве я курю? Ну да, курю, папиросы в длинном мундштуке, я же современная женщина и вообще писательница, а богемные дамы курят, это модно, к тому же здорово успокаивает. Курю, пью чай, вдыхаю весну, пока не замерзну вконец. Так, что начинает клонить в сон. И хочется закутаться с головой, и проснуться в каком-то другом времени. Когда все будет лучше и спокойнее.
Поезд. Ранняя весна. В полях еще лежит снег. Вечереет. В приоткрытое окошко течет струйка холодного воздуха с привкусом талой воды и леса, и дыма от паровоза. Скоро окошко закроют, и так холодновато в купе.
На столе – стаканы с горячим чаем. На подстаканниках – пятиконечные звезды, солдаты со штыками…
Один из соседей, — он из той породы, что и в купе умудряется обустроить временное уютное жилище, — в свой стакан добавил мяты и листьев малины, как дома. Выложил большой тульский пряник. Угощает. Но меня беспокоит другой сосед, военный в начищенных сапогах, в скрипучих ремнях, с револьвером системы наган в кобуре. На плечи наброшена шинель – от сквозняка. Он отгородился от всех газетой, но от него исходит ощущение самоуверенной силы и напряжения.
А заголовки в газетах такие, что видеть их не хочется. И тревога, тревога, словно где-то поет боевая труба, и выдвигается конница, но какая уж тут конница, ведь если будет война, то – танки… А война будет. И говорить никому в купе не хочется. Хочется залечь на свою полку, накрыться одеялом с головой, уснуть и проснуться в другом времени. Когда все будет лучше и спокойнее.
Ранняя весна. Снег в полях. Кричат вороны. Дорога раскисла. Сапоги промокли. Губы обветрены. Ездили с друзьями смотреть развалины монастыря. Их планируют совсем снести. Надо было посмотреть, пока еще не снесли.
Я жалела, что поехала, все это – холод, долгая ходьба, дискомфорт – не мои удовольствия. К тому же я равнодушна к архитектуре допетровской Руси. Но странным образом все пережитое и увиденное заполняет мою душу, всю эту жадную бездну юношеской души заполняет до краев, и хочется скорее перечитать Бунина, увидеть в его тексте созвучие вот этим запахам, звукам и чувствам.
Хочется огромную кружку крепкого чая. Мою любимую, с синей собачкой.
Нет, пожалуй, сегодня я выну из буфета стакан с серебряным подстаканником, с надписью «Bon appétit», и ложечку перегородчатой эмали, и чай у меня будет, как в старину…
Я еще толком не знала тогда, что подстаканники появились не так уж давно, только в конце 19-го века, и сначала были созданы для путешествующих железной дорогой, а в повседневный быт перешли из-за увлечения удобством в сочетании с некоей аскезой.
Чашка и блюдце – для расслабленного чаепития за столом.
Чай в подстаканнике – для того, что пьет чай и читает, или пишет, или… В общем, для того, кто пьет чай не в обстановке комфорта. Хотя в конечном итоге стаканы в подстаканниках вторглись и на семейные чаепития.
У Бунина в моей обожаемой «Натали»: ««Чудесный старик, чудесный дом», — думал я, входя за ним в столовую, в открытые окна которой глядела зелень утреннего сада и все летнее благополучие деревенской усадьбы. Служила старая нянька, маленькая и горбатая, улан пил из толстого стакана в серебряном подстаканнике крепкий чай со сливками, придерживая в стакане широким пальцем тонкое и длинное, витое стебло круглой золотой старинной ложечки, я ел ломоть за ломтем черный хлеб с маслом и все подливал себе из горячего серебряного кофейника…»
У Чехова в одной из немногих любимых вещей «Цветы запоздалые»: «Показался сияющий Никифор с большим подносом в руках. На подносе, в серебряных подстаканниках, стояли два стакана… Вокруг стаканов, соблюдая строгую симметрию, стояли молочники с сырыми и топлеными сливками, сахар с щипчиками, кружки лимона с вилочкой и бисквиты».
Впрочем, это я отвлеклась.
«Russian Tea» — машина времени, бросающая из одной весны в другую, из одной тревоги в другую, и везде есть крепкий чай с мятой и малиновым листом, и везде есть дым, и везде есть запах кожи.
И когда вдыхаешь эту весну и тревогу: остро ощущаешь себя живой, и ярко вспоминаешь, как это – чувствовать себя молодой.
Я стараюсь не читать отзывы, когда пишу свой, но мне стало интересно, многие ли учуяли в этом парфюме малину и магнолию. Малину – многие, в том числе в виде варенья. Счастливчики. У меня только малиновый лист и ни единой ягодки. Магнолию же, похоже, никто, и ее присутствие в пирамиде многих удивило.
А я отметила, что и русские, и иностранцы писали, что первая ассоциация – чай, приготовленный на костре, в лесу, во время похода.
Увы. Я не пила чай в лесу во время похода. И вряд ли буду пить – надеюсь, не придется ночевать в лесу. Но вот вам еще одна ассоциация: не моя.
За это сочетание чая, дыма и кожи – с мартовской мокрой землей – «Russian Tea» можно все на свете простить. И тревогу. И мяту, которую я не люблю.
Вообще же он очень красивый и изысканный.
Стойкий. Держится близко к коже.
Конечно, я буду его носить.
В те дни, когда мне захочется ощутить, как это - быть молодой и легко переносить тревоги.
Использованы гравюра А.П. Остроумовой-Лебедевой "Горки" и картина Уильяма Тернера "Дождь, пар, скорость".
